Мне лениво.
Полина Ивановна откусила грушу, села за стол, положила перед собой чистый лист бумаги, обмакнула перо и стала водить им по краю хрустальной чернильницы, разводя мелкий бисер, а потом собирая его в одну лужицу, которая, наконец, сбежала вниз и расползлась ровным синим пятом на скатерти. В окно влетела оса, сделала круг над столом и увязла в откушенной Полиной Ивановной желтой груше. Полосатое брюшко ее покачивалось вверх-вниз, словно рычаг водокачки, и Полина Ивановна поднесла грушу ближе к глазам, чтобы лучше видеть – много ли ест оса и как именно она это делает? В дверь постучали, и Полина Ивановна разом выкинула грушу вместе с осой обратно в окно, а сама склонилась над столом, занеся руку с пером над головой, будто собираясь пронзить кого-то распростертого на бумаге, а вторую, всю перепачканную липким соком, спрятала в складках юбки.
- Я работаю! – крикнула Полина Ивановна как можно строже, опустила руку с пером и написала «Сегодня…»
Дверь закрылась. Полина Ивановна отложила перо, встала из-за стола и зевнула. В окно влетела оса, но уже без груши. За дверью хрипел и царапал пол старый генеральский бульдог Людовик. Из кухни доносился запах жареной капусты – Оленька пекла пирожки. Скучно.
Полина Ивановна села в кресло, взяла с пола коробочку с вязанием и провязала восемь изнаночных петель. Бульдог упал на паркет и громко дыхнул под дверь - пфу! Запах жареной капусты сменился на запах капусты горелой, платье прилипло к спине, тюль кинулась на стол, замерла и медленно-медленно поползла назад…
Полина Ивановна встала с кресла, подошла к мольберту и потрогала пальцем вчерашний мазок. Мазок увязался за пальцем, повис нитью и никак не хотел оттираться влажной послюнявленной салфеткой. Полина Ивановна вздохнула, обернулась и посмотрела на зеркало. По зеркалу ползали сразу две осы, сцепившись лапками по ту и эту сторону, а потом разлетелись в противоположные. Из под двери донеслось усталое «пфу». Скорей бы вечер уже…
Полина Ивановна села за рояль, положила руки на клавиши и сверху голову. В ушах зазвенело. Тут же в такт зазвенела посудой Оленька. Платье на спине натянулось и отлипло.
- Пфу - выдохнула Полина Ивановна.
- Пфу – ответил из-за двери Людовик.
Полина Ивановна закрыла глаза, подремала полторы минуты и пересела за стол.
- Сегодня… - прочитала она написанное на листе.
«…мне лениво» - дописала Полина Ивановна , поставила точку, встала и вышла из комнаты.

Кобель поганый.

- Ну что вы, барин, что вы… куда же вы.. что ж вы все.. Андрей Палыч…
Глаша елозила на сундуке и пыталась опустить юбку…
- Что вы такое делаете-то?! Ну-ка…
Глаша с трудом сомкнула ноги, но тут же вскрикнула и ухватилась обеими руками то за грудь, то за живот…
- Андрей Палыч… Ну… Ах вы! А ну как я пну вас!
Барин вывалился из-под юбки и, словно новорожденный теленок, неловко завалился на левый бок.
Глаша засмеялась в голос и придвинулась к самому краю сундука, чтоб удобней видеть…
- Ох вы… Ха-ха-ха… Что ж вы?
Андрей Палыч лежал на боку, поджав тонкие ноги и, казалось, не дышал.
Глаша спрыгнула на паркет, закинула косу на спину и склонилась над барином.
- Что же вы?
Барин не отвечал.
- Экий вы шутник…
Тишина.
- А вот и нечего было…
Глаша обиженно нахмурила брови и даже отвернулась, но угораздила взглядом на образа.
- А я чо? – возмущенно продолжала она, обращаясь к богородице. – Я за каплями пошла, для… ну Пал Андреича, а тут он!
Глаша кивнула и обтерла ладони о живот.
- Ага… Сует язык свой поганый… куда не попадя…
Глаша махнула рукой и обернулась на барина.
- Ну… Вот… Ну Андрей же Павлович! Вставайте уже! Будет вам...
Барин не шевельнулся и только лицо его белое стало еще белей и губы будто… И тут как схватит за ногу!
- Аааааааааа!!!!!
- Не ори дура!
- Ааааааааааааааааааа!!!
Глаша повалилась на пол и сердце – бух!бух!бух! А барин смеется, коленками острыми в самую грудь упирается.
- Что б вас!
- Дуууура моя… Хорооошая…
Глаша открыла было рот, чтобы ответить, но барин ловко успел заткнуть его юбкой. А сам сполз и ну лизать. Вот же... кобель поганый!

Петина любовь.

Петя снял рубашку и бросил на траву. Тут же с яблони сорвался рыжий лист и упал рядом. Петя вытянул руки перед собой и начал внимательно изучать, будто и не руки это вовсе – а редкое и потому драгоценное произведение искусства…
С той стороны, где торчали острые сухие локти кожа была прозрачная и белая, как китайский фарфор, с внутренней же стороны толстые и тонкие Петины вены переплетались бессмысленной гжелью. Сами руки были длинные и тонкие, а заканчивались узкой кистью с длинными и тонкими пальцами. Глядя на это, казалось, будто Петя, не сдвигаясь с места, может поднять этот рыжий яблоневый лист. Петя даже потянул к нему руку, но, конечно, не достал. На шею села муха. Муха неподвижно сидела на длинной и тонкой Петиной шее, сидела тяжело. Петя наклонил голову и потер подбородком о плечо. Муха слетела, задев ухо. Петя улыбнулся и потрогал ухо кончиками пальцев. За спиной послышался глухой удар и потом шорох – то упало яблоко. Упало и откатилось недалеко от яблони. Длинные Петины руки обвили больную Петину голову, словно индийская чалма – Петя тихонько завыл и опустился на колени.
Со двора звали на обед. Родной и неприятный маменькин голос выкрикивал Петино имя и оно летело-летело через весь сад, перелетало через забор и забивалось в уши чужих, незнакомых людей, которые, возможно, проходили в тот момент мимо.
Петя начал считать траву у себя под ногами. Травы было бесконечно много и считать ее можно было до самого вечера, сбиваясь, повторяясь и начиная заново не с того места. Можно было считать по-русски и Петя считал – одна, две, три, четыре… Или по-французски и Петя считал - un, deux, trois, quatre… можно было считать вслух или про себя, шевеля губами…
- Петя.
Петя запомнил цифру, на которой остановился, чтобы не сбиться.
- Петенька…
Надо было запомнить травинку – вот эта, снизу плотная и сухая песочного цвета, сверху торчат две стрелки зеленого цвета, вторая стрелка сломана и по отношению к первой образует угол 65 градусов…
Петя поднял голову и посмотрел на Зосю.
- Вот, попрощаться пришла, - сказала Зося и улыбнулась, будто это было какое-то хорошее известие.
Петя кивнул и попытался отыскать нужную травинку, но сделать это оказалось уже невозможно, словно произошел сдвиг во времени, и сейчас это была уже совсем другая трава, не та, что секунду назад.
Зося провела ладонью по Петиным волосам и тут же убрала руку.
- Ты только не пиши мне, – некрасивым высоким голосом сказал Петя.
- Не буду, - легко согласилась Зося и снова улыбнулась.
Петя хотел сказать еще что-нибудь обидное, но испугался голоса. В носу щипало. Петя сжал пальцами клок травы и вырвал с землей.
- Ну я пойду, - наконец сказала Зося и незамедлительно ушла.
Петя подождал немного и заплакал. Плакал он долго, пока не прилетели комары и не заглушили его рыданий – тогда плакать стало бессмысленно и Петя перестал. Он устало поднялся с травы, выдохнул и оделся в рубашку.

Материнская любовь.

- Прыгай! – закричала старуха.
И Зося снова стала прыгать и хватать ртом мокрый горячий воздух, который тут же вытекал из под волос и по носу…
- На пятки прыгай!
Зося прыгнула на пятки и поскользнулась и локтем об раскаленное ведро.
Когда же это кончится, Господи…
- Пей!
Бабка протянула Зосе мутный отвар и стала поить прямо так, склонившись над ней и ударяя кружкой по зубам.
- До дна пей!
Зося допила до дна, сжала губы и накрыла их сверху двумя ладонями для убедительности, но жидкость полилась через ноздри и глаза и затылок тяжелый- тяжелый, назад тянет – бух!
Умерла?
Зося открыла глаза и посмотрела в потолок. Где-то там, за потолком есть небо. А на небе сидит Боженька и сурово смотрит на крышу бани. А где-то под крышей бани на полу лежит Зося и смотрит в потолок…
- Злой ты какой … - прошептала Зося и перевернулась на живот, чтобы не видеть его больше.
Старуха зачерпнула кипятка, облила доски, присыпала землей, выложила травой и трижды плюнула в самую середину. От травы пошел пар.
- Вставай!
Зося приподнялась на локтях и на этом потеряла всякую силу. Старуха больно схватила ее под мышки и потянула вверх. Зося встала на четвереньки.
- А ну! – крикнула старуха и со всей силы хлестнула Зосю березовым веником.
Зося замычала и ударилась головой в пол.
Старуха намотала зосины волосы на кулак и Зося послушно подняла голову, а за ней и все тело.
- Ложись.
Зося легла на колючую траву и закрыла лицо руками. Может уснула, а может и нет, только слышала как старуха что-то бубнила себе под нос, иногда завывая и сплевывая, а иногда затихая – будто и нет ее больше. Потом неожиданно возвращалась и сыпала горячую крупу на зосин живот…
В животе у Зоси зашевелилось. Зося вздрогнула.
- Он плачет!
Старуха замолчала и перекрестилась.
- Он плачет, я слышу!
Зося села и посмотрела на свой живот.
- Помер он.
- Как же помер? Вон как заливается!
- Помер, я тебе говорю!
Зося испуганно отодвинулась назад и закрыла живот обеими руками.
- Не отдам.
- Ну и носи.
Зося слезла с доски.
- Носи-носи…
Зосю замутило и она выбежала на улицу. На воздухе было хорошо и спокойно. По двору ходил хромой петух. Из будки торчал пыльный песий хвост. Хвост постукивал по земле от радостных песьих снов. А за забором дети играли в салочки. Саль меня, саль!

Китайские уточки.

Больше всего на свете Варя любила своего покойного батюшку Архипа Васильевича и дивных китайских уточек. Уточек привезли в позапрошлую осень, в подарок Настасье Кирилловне, да после ее отъезда так и оставили. Было их шесть штук и отличались они восхитительным синим оперением, ярким, словно жаркая июльская ночь. Лапки у них были красные и такая же красная кайма вокруг клюва – Варе казалось, будто кто-то раскрасил их, шутки ради, под полоумную купеческую дочь. Зимой уточки жили в специальной будке, что сколотил для них дед Егор, а летом кувыркались в холодном зосином пруду.
Варя прикрыла ладонью глаза и посмотрела на небо. Солнце стояло высоко – давило на голову и безбожно жарило голые девичьи плечи
- А почему этот пруд зосин? – наконец подал голос студент и спустился к самой воде.
- Так… утопилась она здесь, Зося, так и прозвали.
Студент опустил в воду ладонь, но тут же одернул, словно ожегся и даже стряхнул в воздухе.
- Че-чего же это она? – заикаясь спросил он и внимательно осмотрел свою руку.
- Известно чего, от любви. – строго сказала Варя и отвернувшись направилась к скамейке.
- Так разве ж от люб-б-ви топ-то…
- А то! – не дожидаясь вопроса, ответила Варя. С нее только и топиться.
Варя смахнула со скамейки муравьев и села туда где тень.
- А тело нашли? – спросил студент и сел рядом, на самое солнце.
- Неа… Искали-искали…искали-искали…
Варя засмотрелась на китайских уточек.
- Так и не нашли.
Студент вытер со лба налипшие волосы и с болью посмотрел на пышную Варину грудь.
- Настасья Кирилловна плакала-плакала, плакала-плакала…
Студент кивнул.
- Доктор из Москвы приезжал…
Варя зевнула.
- Этот, как его…
Варя нахмурила лоб.
- Чехов.
Варя вскрикнула, вывернула руку, локтем вперед и раздавила большого рыжего муравья.
- И вот он, доктор этот… Настасью нашу Кирилловну…
Варя прокрутила муравья между пальцев и выкинула в траву.
- Успокаивал-успокаивал, успокаивал-успокаивал… да и увез… в Москву.
Варя вздохнула, так, что ее грудь раздалась, словно вот-вот вырвется наружу, и студент испуганно отвел глаза.
Где-то вдалеке проехал поезд. В траве стрекотали кузнечики…
- А что же т-т-тело? – измученно выдавил студент и, не в силах боле совладать с желанием, подался к Варе.
- Известно что, - ответила Варя и внимательно посмотрела в воспаленные студентовы глаза – утки сожрали!

Обида.

Сонечка почувствовала, как в горле стало узко. Будто не горло это вовсе, а какой то ссохшийся куриный потрошок. Будто натянут он от самого Сониного языка и до утробы, а вот тут, между ключицами, застрял в нем большой бильярдный шар. Застрял, окаянный - ни туда ни сюда. Уж Соня и слюну глотала и крутой кипяток пила – не идет. Соня давила на шар рукой. Кашляла и наклонялась к самому полу. Ложилась на живот и выгибалась лодочкой, и на спину мостиком, и березкой - а шар будто растет только и не продохнуть.
- Что же это, мамочки, что ж за беда такая… - плакала Сонечка и била растопыренной ладонью в грудь, - неужто помру?
Потом взяла тяжелую рюмку с резьбой, плеснула настойки смородиновой, да и опрокинула глазами в потолок.
По щекам разлилось густое бордовое тепло. Казалось, то ли шар размягчился, то ли глотка благодарно раздалась...

Машенькина весна.

- Господи, боже мой! Пиздец-то какой! - закричала Машенька, поскальзываясь на льду и разведя руки, словно лебедь, замахала, закричала, обхватила рукой ствол березовый. - Весна! Весна!
От звонкого голоса Машенькиного с веток опали воробьи и воздух вздрогнул от их резкого движения - Весна! Маша раскрыла ворот и вдохнула, тут и там дерьмо собачье, небо синее синее, как глаза у Маши, солнце яркое, словно первый поцелуй - Мамочки мои! Весна! - Машенька побежала, взрывая лужи калошами, брызги до самых щек и орать хочется орать во все горло - Аааааааааааааааа!!!!! Зажмуриться до слез, до красных кругов, желтых, оранжевых, сорвать платок, бежать и падать, обдирая ладони - юбка мокрая, жопа мерзнет, сердце выскочит сейчас выскочит и запрыгает по дорожке, да и хуй бы с ним, сердце влюбленное горячее, весна пришла, грудь вешними водами наливается - Полюби меня - кричит Машенька, - Полюби меня крепко, чтобы cтаял снег. И смеется и кружится словно пьяная.